Катюши (ГМЧ)Посвящается 65-й годовщине Великой Победы

Посвящается 65-й годовщине Великой Победы

Хуторян Давид Наумович

Родился в августе 1923 года в селе Юзефполь Савранского Одесской области, и в нашей семье я был старшим из четырех детей. Отец был простым рабочим на маслобойке, инвалид без одной ноги, и жили мы трудно и бедно. В 1929 году наша семья переехала в город Превомайск.

В 1940 году после окончания средней школы я вместе со своим другом Мишой Сиротой поступил на факультет корпусостроения Николаевского кораблестроительного института.

Началась война, нам разрешили в конце июня сдать все экзамены за 1-й курс и отправили по колхозам, на помощь в уборке урожая. Мы работали в поле, ничего толком не зная о происходящем на фронте. Немцы приближались, но о нас, студентах, просто забыли. Мимо нас шли в тыл отступающие красноармейцы и колонны призывников. Мы с Сиротой решили пристать к какой-нибудь воинской части. Подошли, молча встали в строй в своей гражданской одежде, никто нам никаких вопросов не задавал.

На подходе к Таганрогу «гражданских» отправили в 4-й Запасной украинский полк, где происходила тщательная проверка всех прибывших и распределение по командам. Распределяли следующим образом: образованных отправляли в военные училища, «западников» и имеющих родственников за границей, или еще какое-нибудь «черное пятно в биографии» — налево — в строительные, трудовые батальоны, а «незапятнанных и необразованных» — направо — в обычные маршевые стрелковые роты на передовую.

Когда меня вызвали «на проверку», то услышав мою биографию, «особист» спросил: «Родственники за границей есть?», — и я, как наивный честный комсомолец, ответил: «Возможно, есть, если до революции еще уехали, но у нас ни с кем из них связь не поддерживалась». Этих слов было достаточно, чтобы меня направили к «стройбатовцам», товарищем-«особистом» мне было отказано в доверии и в праве защищать свою Родину с оружием в руках.

Стройбат уже должен был отправиться на окопные работы, но я пошел к комиссару запасного полка старшему политруку Сылке и попросил его отправить меня на передовую, сказал, что хочу воевать. Комиссар Сылка меня выслушал и сказал: «Иди к себе в роту». Я вернулся как раз к общему построению на отправку, послышалась команда ротного: «Становись!» Я встал в шеренгу «стройбатовцев», и тут к ротному прибежал посыльный из штаба полка и стал что-то тихо ему говорить.

Ротный скомандовал «Красноармеец Хуторян, выйти из строя!» Стройбат ушел, а меня отправили в команду «образованных», которая должна была ехать в Сталинград, в танковое училище — СТУ. Но когда мы прибыли в Сталинград, то оказалось, что танков для подготовки курсантов нет, и нас перебросили в Краснодар, в местное минометное училище. Приняли на учебу фактически без экзаменов, во время войны критерии на прием в это училище были снижены.

Краснодарское минометное училище должно было готовить офицерский состав для службы в ГМЧ, но за все время нахождения в училище мы катюш так и не увидели, вся подготовка курсантов шла на 120-мм минометах. В мае 1942 мы получили лейтенантские звания и направления на фронт. Я в составе группы командиров из 15 человек, получил предписание явиться в отдел кадров Ленинградского фронта для дальнейшего назначения.

Поездами добрались до Ладоги, там нас загрузили в трюм какого-то транспорта, набили как «сельдь в бочку», в трюме можно было только стоять. Транспорт, ушедший на Ленинград перед нами, был потоплен авиацией противника, и все наше плавание через Ладогу мы с тревогой и с замиранием сердца ждали, когда налетят немецкие пикировщики... Добрались до ОК Ленфронта. Здесь нас раскидали по частям. Миша Сирота попал на 120-мм минометы, а меня направили в 38-й гвардейский минометный полк. На тот момент, поздней весной сорок второго, это была единственная часть ГМЧ на весь Ленинградский фронт.

Вообще, требовалась определенная подготовка и время для «акклиматизации» в гвардейском минометном полку. По прибытии в штаб полка меня спросили: «Ты катюшу знаешь?». «Никак нет» — ответил я. «Ничего, жизнь научит. Пока пойдешь командиром взвода боепитания».

Но в октябре 1942 года я стал командиром огневого взвода батареи катюш, и вскоре был назначен командиром такой батареи. Командовал 38-м гв. МП майор Потифоров, а командирами дивизионов были капитаны Алымов и Дегтярев. С марта 1944 года и до конца войны я был комбатом уже в 321-м гвардейском минометном полку, которым командовал майором Соколов, а замполитом полка был майор Фридман. Командиром моего дивизиона был Лебеденко, его сменил Свиридов, а заканчивал я войну с новым командиром дивизиона, майором Кретовым. Соседней батарее командовал старший лейтенант Игнатьев.

Полки катюш состояли из трех дивизионов, в каждом из которых было всего по две батареи. Батареи имели огневой взвод — четыре реактивных установки и взвод управления. В составе полка уже не было ни зенитчиков, ни пулеметчиков, ни стрелковой роты для прикрытия установок. Всего в обычном полку ГМЧ было примерно 400 солдат и офицеров. Личное оружие — карабины и автоматы. На батарею одна рация, все остальные рации находились в полковом взводе управления. За боепитание отвечал специальный взвод при штабе дивизиона. На батарею полагался один техник. Расчет одной катюши состоял из пяти-шести человек: командир установки, водитель, наводчик и подносчики-заряжающие. На батарее не было своих поваров, питание мы получали с полковой полевой кухни. Не было у нас на батарейном уровне и замполитов.

Производство катюш было налажено в осажденном Ленинграде на заводе имени Карла Маркса, а снаряды к катюшам выпускал завод №4, имени Калинина. На машины ЗИС ставили направляющие «рельсы», и установка готова. До конца 1944 года мы стреляли обычными снарядами для М-13. Каждый снаряд весил 42,7 килограмма, имел калибр 132 мм и радиус полного поражения 50 метров... Снаряды поступали из города в полк уже начиненные порохом, но со снятыми взрывателями. В ноябре 1944 года наш полк вывели на переформировку под Москву, и там мы получили новые снаряды с «тангенциальными отверстиями», для придачи вращения снаряду.

Обычно мы прибывали в район предстоящего боя и первым делом рыли капониры для катюш на основной огневой позиции.. Зимой, когда мерзлая земля была твердой как гранит, пытались выкопать на глубину, чтобы прикрыть самое важное — не наши головы, а мотор ЗИСа. Если машина сразу после залпа не уйдет с огневой, то через минуту батарею накрывали немецкие артиллеристы...

Ведь катюша — это мощная, но совершенно беззащитная установка. Для подготовки залпа существовали артиллерийские баллистические таблицы, но мы ими не пользовались, нас не интересовало время полета снаряда. Максимальная дальность стрельбы была семь километров, и точно учесть предполагаемое рассеивание снарядов было непросто. Прицел наводился по углу возвышения направляющих. Залпом руководил командир огневого взвода, поскольку командир батареи и КВУ (командир взвода управления) во время ведения огня находятся непосредственно на передовой. Подавалась команда: «Угломер такой-то, наводить по буссоли... Прицел такой-то... Готово?.. Колпачки снять!.. Готово?.. Расчеты в укрытие!», — и ждешь команду комбата на открытие огня. А потом звучали следующие слова: «По фашистской сволочи...батарея...залпом... огонь!» Командир орудия во время залпа находится в кабине установки, и если один из снарядов не срывался с рельсов, то подавалась команда: «Командирам установок выключить ПУО (прибор управлением огнем)!» Иногда залп со «спарки» (два ряда направляющих по восемь снарядов в ряду) давался с замедлением, это называлось — «тянуть резину», выпускать по снаряду, один за другим, 16 снарядов за 16 секунд...

У нас был случай, когда мы дали залп по своим, и произошло это во время прорыва блокады, из-за несогласованности часа «Ч» между штабами. Мы произвели залп, а потом мимо нас отходит пехота и нам машут кулаками... За стрельбу по своим «по макушке не гладили», хотя все начальники понимали, что такое произошло не по умыслу или халатности «огневиков», а по трагическому стечению обстоятельств. Разбирались с нами моментально...

В Австрии, в апреле 1945 года, мы заняли позиции, перед нами лес. Получил приказ — подготовить «залп на полбатареи» по лесу, остановить немецкую контратаку. Дал несколько делений прицела на рассеивание. Я пошел вперед с телефонистом, а расчеты, как обычно, остались на огневых с катюшами. Залегли в окопчике, батарея дала залп, и один из снарядов изменил траекторию и врезался прямо в дерево, под которым я находился со связистом, и моего телефониста убило. Наш замполит дивизиона Маленко, узнав о ЧП, сразу позвонил командиру дивизиона Кретову, и тот с полковым «особистом» прибыл на огневые позиции батареи. А «смершевец» у нас в полку был человеком поганым, «любил искать жареные гвозди»... Он сразу распорядился: «Установку не трогать!» Проверили все записи, прицел, приготовленные данные для стрельбы, и Кретов им говорит: «Что вы от старшего лейтенанта хотите?! Тут все правильно!»... Я позже подумал, почему снаряд упал на нас, не долетев до немцев, — иногда техник молотком выравнивал погнутое оперение — стабилизаторы снаряда, и в этом, скорее всего, причина этого ЧП.

У нас на катюшах люди погибали редко. В этом плане мы были счастливчиками, как и артиллеристы из частей крупнокалиберной тяжелой артиллерии. Пехотинцы завидовали нам, и те, кто после госпиталей, из пехоты попадали в ГМЧ — не могли нарадоваться своей удаче. У нас в основном погибали при бомбежках и артобстрелах, или были смерти, как «гром среди ясного неба», когда все вокруг было тихо и казалось, что нет никакой опасности.

На моей батарее служил командир установки, армянин средних лет. Стояли в затишье в двух километрах от передовой, прилетел шальной снаряд и попал прямо в то место, где этот сержант находился. У нас было еще немало потерь не в боевой обстановке, от всевозможных ЧП, не связанных напрямую с войной. Погибали в автокатастрофах (потом на родину погибшего мы посылали письмо: «Пал смертью храбрых в бою...»). Подрывались на неснятых минах, своих и немецких... Калечились по глупости — у меня один сержант решил сделать мундштук из гранатной трубки, и запал разорвался у него в руках...

После взятия Риги у нас в дивизионе произошло ЧП, каких на фронте было не счесть. Солдаты нашли склад с бочками со спиртом и напились «до чертиков». Но спирт оказался метиловым, и через какое-то время люди стали слепнуть, корчиться в муках и умирать. Командир дивизиона приказал мне собрать людей и найти ближайший санбат, но он оказался только в самой Риге. За это ЧП наш 321-й гв. МП был наказан, но дело вскоре замяли, а нас, «под шумок», отправили «на освоение новой техники» под Москву.

Доводилось стрелять из катюши и прямой наводкой, и за этот залп я был награжден орденом Красной Звезды. Под Ригой, когда полк был на 3-м Прибалтийском фронте, нам дали приказ: двумя установками перед атакой выскочить на высоту, прямо позади позиций нашей пехоты и дать залп прямой наводкой, без траектории, который послужит сигналом к атаке. Вывести две установки на высоту, в открытую, прямо на глазах у немцев было в какой-то степени самоубийством, они нас могли бы спокойно расстрелять из орудий или минометным огнем уже через тридцать секунд после обнаружения наших реактивных установок.

Мы провели рекогносцировку на высотке, заранее вбили в землю колышки, для разметки наших позиций. Выехали на это задание без экипажей, со снятыми колпачками на взрывателях. Нам приказали быть на месте за пять минут до атаки, и мы выполнили это задание, точно накрыв своим залпом немецкую линию обороны на участке прорыва...

 

Пануев Александр Филиппович

Я окончил 1-е Киевское артиллерийское училище, наш конно-артиллерийский дивизион туда перевели, когда разукрупнили тамбовскую школу в 38-м году. Тамбовская школа была объединенная — в ней был конно-артиллерийский дивизион, эскадрон сапер, эскадрон связистов, механизированный отряд. Колоссальное училище было. Его решили реорганизовать. И, соответственно, эскадрон связи перевели в Ленинградское училище связи. Конартдив весь перевели в 1-е Киевское артиллерийское училище, которое я закончил в январе 1939 года. В Тамбове остались только шесть эскадронов советской конницы и эскадрон монгол, для монгольской конницы. Я знаю, как они в столовой кричали, когда им подали черный хлеб: «Земля!» Это же дикие народы.

Поскольку мы предназначались в артиллерийские части кавалерийских дивизий, мы обязаны были отлично владеть конем. Иначе вступало в силу петровское правило. Если пехотинец едет на лошади, а мимо идет драгунский полк, то пехотный капитан должен сойти с лошади и пропустить. Естественно, для кавдивизии мы должны были быть соответственно подготовлены.

В январе 1939 года я прибыл в 6-ю кавалерийскую бригаду в Монголию. 39-й конно-артиллерийский дивизион. То есть я прибыл по своей специальности. Принял взвод. Там было 30 человек и 60 лошадей. Потому что Вы знаете каждая пушка — шестерка и сзади еще зарядный ящик — еще четыре лошади. Это на каждое орудие. Так что во взводе было больше лошадей, чем людей. У меня друг-приятель по училищу, Мишка Ремезов, он корень был. Курсант, но корень. У него было два канадских битюга.

Когда он их отвязывал, прибегал к конюшне, снимал чембур. На ночь лошадь может лечь, ее надо было вечером привязать на длинный чембур, это цепочка, и с одного конца крюк. Привязал, и она может на метр полтора лечь. Чтобы не порвала, он был металлический. Поэтому его называли не уздечка, а чембур. Так вот он только отвяжет своих битюгов. Они его выносят. У него только ноги болтаются. Лошадь с удовольствием идет на улицу к коновязи. А старые кони по сигналу тревоги, сразу в галоп переходили. Кстати, все сигналы в коннице подавались на трубе.

Вот я управлял шашкой батареей. А в коннице — это труба. И чем заслуженней эскадрон, тем больше серебра в его трубе. Звук идеальный, чистейший звук, громкий. В кавалерийском училище или у нас в конартдиве в Монголии. В шесть часов трубач выходит и начинает подавать сигнал: «Подъем!» И на обед — сигнал. Любимый сигнал: «Бери ложку, бери бак, если нету — иди так». Обычно они выходили на плац вдвоем. Красиво! Очень красивый напев: «Всадники быстро седлайте коней», — когда всадники седлали коней для занятий. Труба выговаривает, так напевно!

Нас выдвинули на Халхин-Гол в конце мая. Японцы начали в конце мая выдвигаться к Халхин-Голу, потом на Баин-Цаган. Разведывательные самолеты стали летать. Наши почувствовали, что вот-вот начнется. Тогда нашу бригаду придвинули ближе. Но нас спасло то, что перед нами у Жукова, когда он туда прибыл, сходила в бой без его разрешения Монгольская кавалерийская дивизия. А ведь Монголия — это плато на высоте 1600-1700 метров над уровнем моря. Ни лесов, ни кустарников ничего. Там видно за 20 км. Конница не может идти галопом, допустим, 10 км. Она выдвигается сначала шагом, затем строит походные колонны полков, потом эскадроны выдвигаются. Эскадрон выдвигается сначала походной колонной, но с интервалами, чтобы потом развернуть лаву.

Вот когда развернута лава, и остается километр до противника, я могут перевести эскадрон на рысь, а потом на галоп. Потому что галопом лошадь с всадником, на котором много всего навешано: переметные сумы, справа и слева — овес. Сзади скатка шинельная. Запасные подковы. Она долго не пробежит галопом, она ляжет. Так вот, японцы их заметили, когда они еще в колоннах шли. Начали громить бризантными гранатами. Пока они подошли — никого не осталось. Погибла дивизия. Поэтому когда мы подошли, наш комбриг, полковник Кириченко, получил задачу от Жукова прикрыть правый флаг, чтобы японцы не обошли. И мы на правом фланге группировки наших войск так до конца и были.

Нас потом использовали по-другому. Я был инструктором монгольской батареи. Монголы плохо стреляли. Они стреляли по своим или назад, или в сторону. Хорошо я после 10-летки. Я знал, что такое синус-косинус, тангенс-котангенс. И мог делать необходимые вычисления, а монголы этого не знали. Он дикий монгол. Поэтому поначалу нас назначили инструкторами в батареи монгольских полков — следили, какую установку буссоли передают с наблюдательного пункта. А там тоже был наш инструктор. Знали, что стрельба идет строго на восток. 15, 16, 17 — вот так. Чуть что — стой! Голос у меня был хороший. Вот в чем заключалась моя война на Халхин-Голе. Японцы свирепствовали в воздухе. Пока не прибыли наши летчики, прошедшие Испанию. И тогда они врезали японцам, как следует. Но столкнулись с немцами. Ведь каждый сейчас вооруженный конфликт все используют. Нигде так не научишься воевать, как в бою. В классе одна подготовка, на местности совсем другая. Поэтому там появлялись немцы.

В июле-сентябре 1940-го года получали танки и гаубицы. У нас была только зима для учебы. Какая учеба в Забайкалье? Холод страшный. То же, что и в Монголии. Как Монголия в июле месяце — днем плюс 35, мы в панаме ходили. В фуражках или пилотках нельзя было. Получишь солнечный удар. Даже лошадям налобники давали белые. А ночью 2-5 градусов. В бурке холодно. Вот он резко континентальный климат. В мае месяце получил 1-е место в дивизии, как я уже сказал, и мне командир дивизии дал отпуск. Не был в отпуске — 39-й, 40-й — не до этого было: то война, то переформирование.

Наша дивизия входила в 5-й механизированный корпус, который там же в Забайкалье формировался. Две танковые дивизии, одна механизированная — 5-й корпус. Я был в 17-й танковой дивизии, 17-й гаубичный артиллерийский полк. Командир батареи. 5-й корпус вошел в 16-ю армию, которая развертывалась там же. Перед войной командовал генерал-лейтенант Лукин. Красавец мужчина.

В мае месяце я занял первое место по строевой и огневой подготовке в дивизии. И мне дали отпуск. Погулял недели две — телеграмма: «Срочно прибыть в часть». Я прибыл — 16-ю армию перебрасывали на Запад. В мае и июне на Запад переброшены были 4-е армии. Мы отгрузились в первых числах июня и пошли по транссибирской магистрали на Запад. Нашей танковой дивизии и нашему полку назначение было на Винницу. Тут вышло опровержение в «Правде» о том, что нет переброски. 14 июня — второе опровержение ТАСС. После второго опровержения, 14 июня, нас в Новосибирске повернули на Турсиб.

Мы пошли на Алма-Ату, Чимкент, Арысь. Вышли к немцам Поволжья. На станции Энгельс в 12 часов 22 июня мы слушали выступление Молотова. Началась война. Всю маскировку сразу сняли. А то все платформы были забиты фанерой. Изображали посевную компанию. Нам нельзя было выходить на больших станциях. Я был зам. начальника эшелона. Начальником эшелона был капитан, нас останавливали только на перегонах, где можно было взять воду. А так даже люки закрывали, когда проходили большие станции. Жара, июнь месяц, Турсиб.

Война. Немцы сразу имели успех на западном направлении. Они уже 28 июня вошли в Минск! Поэтому эшелоны в пути переадресовали не на Винницу, а на Смоленск. Мы пошли с Энгельса на Брянск, на Смоленск и в Красном Бору выгрузились. 28 июня была поставлена задача нашему корпусу, наносить контрудар в Белоруссии. От Красного Бора мы потом пошли по Белоруссии: Сенно, Будно, Чашники, Лепель и далее на Минск. Но мы не дошли. 8 июля мы застряли под Лепелем. До этого передвигались и неплохо, а потом немцы перебросили войска, организовали оборону. Немецкие танки вышли на наши огневые позиции.

Приказано было нам, командирам, с наблюдательных пунктов отходить на огневые позиции и отражать атаку немецких танков. Мы начали этот приказ выполнять. Сначала шли, а потом по нам открыли огонь из пулеметов танки. Слева танк и справа танк. Поползли между ними. Сзади, за мной два разведчика. Хорошо не отстали. Одного до сих пор помню — зам. политрука Курнатовский. Он носил 4-е треугольника, тогда у политрука был заместитель — лучший боец, его так называли. Хорошо, что он полз со мной. Когда до танка совсем немного оставалось, надо было проползти открытое место, дальше кустарник, потом лес и огневые позиции. Я попал под пули. Меня, как молодого, подвела лейтенантская лихость. Я не носил каску. Фуражка, да еще и набок. Если бы я был в каске, я бы не получил то, что получил. Я полз буквально носом по траве, и пули прошли по касательной к голове, оставив две вмятины на затылке. В справке написано: 8 июля 1941-го года — пулевое, касательное, огнестрельное ранение в область затылка. Как полз, так и клюнул. Потерял сознание. Помню сильнейший удар. И какое-то небытие. Тепло, тепло…

Мои разведчики были в маскхалатах и касках. Один слева, один справа, дотащили меня до кустарника метров 20. Начали лить на лицо воду. Потом дотащили меня до дороги, посадили на машину и на перевязочный пункт в Оршу. Мне сделали сильный укол. Я пришел в себя. Врач говорит, если не будет заражение, мы вас вылечим. Череп поврежден, но незначительно. Действие укола прошло, я опять потерял сознание, пришел в себя уже в Смоленске, в госпитале. Так начиналась война.

Под Сталинградом у меня наблюдательный пункт был в районе Кузьмичи. Разведчики врезались лопатами в вал Анны Иоанновны. На карте он четко весь был показан. Высокий… Очень удобно было вкопать установки и спасаться от бомбежек и артобстрелов. Но в остальном-то степь, все просматривается, а у меня связь телефонная. Радиостанций тогда мало было. В основном телефоны. Только начинается день — обстрел. Перебивает кабель, связи нет. Связист бегом на линию. Или гибнет, или ранение получает. Дня два-три мучился я. Вдруг целый день связь работает прекрасно. Я спрашиваю сержанта: «Что такое, что сегодня у нас?» — «Товарищ капитан, тут такое мы придумали, что у Вас связь будет теперь все время работать!» — «Расскажите». — «От вас провод идет, а в том месте, которое простреливается, мы ночью проложили до оврага семь проводов, там всего-то метров 50-70 открытых, которое немцы видят и простреливают. Если один перебьют, второй перебьют, все семь-то не перебьют. Мы их разнесли». Вот это боец!

У меня ординарцем был Журавлев Анатолий. Идем на наблюдательный пункт, он должен быть на высоте, с которой хорошо виден противник. Но эта высота, очевидно, видна и противнику. Следовательно, машину оставляешь в овраге или леске, а дальше идешь пешком. Командир идет всегда с ординарцем. Немцы это знали. Раз идут двое, один обязательно командир. Тем более ординарец всегда из почтения идет сзади. Так вот Журавлев знал это: «Товарищ капитан, вы идите, а я отстану». Потом возьмет или котелок, или мешок и изображает рядового. Снайпер не будет себя открывать (ведь выстрелом он себя открывает), он бьет по целям серьезным, ему нужен командир или пулеметчик — вот его цель. И я прохожу. Только не надо показывать ордена, как у нас погиб распрекрасный командир дивизиона майор Новиков. Он ордена, да еще начищенные всегда носил. Мы наступали, а он выехал на высоту, блеск, ордена — ясно офицер. Ему не пожалели снаряда. Погиб. В г. Карачеве его могила.

Видят командир дивизиона, майор, около него обязательно ординарец, телефонист, радист, разведчик. Я один в поле не воин, со мной всегда группа. Потому что я должен передать что-то или по телефону, или по радио. Разведчик мне должен быстро подготовить или найти окоп, воронку в крайнем случае, если нет окопа, воронка хороша. Расставить буссоль, стереотрубу, мне это вот так нужно. А ординарец мне нужен, чтобы что-то передать. Ординарец — это не слуга. У многих понятие, что он чистил сапоги. Он передает приказания, он вызывает кого мне нужно. Это фактически связной при командире, и очень должен быть смышленый, не перепутать приказания. А у нас у артиллеристов есть сложные команды. Или маршрут движения надо точно передать командиру батареи, который ведет огневые взводы.

Затем опытные бойцы хорошо знали, что вечером в бинокль смотреть нельзя. Если вы смотрите в это время в бинокль или в стереотрубу, что получается? Отблеск. А противнику ясно: отблеск — это признак наблюдательного пункта, это признак командира. Неважно, какой ранг, — они определят по нахождению. Если это на первой позиции, то тут сидит командир батальона. Редко командир полка. Командир полка чуть дальше сидит. Командир дивизии тоже чуть дальше. Все это расписано всем, знающим военное дело. Понятно, кто где.

Отводил дивизион к Дону. Немцы жали нашу армию. Сталинградская битва была тяжелейшей. Тяжелей, чем Московская. Московская битва — тяжелая тоже, но под Сталинградом климат ужасный. Летом — жара, зимой — страшная стужа. Населенные пункты все разобраны немцами на блиндажи. Потом вообще в Сталинградских степях населенные пункты редкость. Лесов нет, спрятаться негде. Немцы бомбили нас по выбору. Стрелять много приходилось. Особенно в Сталинграде. Я отошел с дивизионом в район завода «Красный Октябрь», а там была база и склад гвардейских частей, ракеты наши были заготовлены для Сталинградского фронта. Немцы ведь внезапно появились у города. Они 23 августа рано утром были на Дону, у Вертячего, перед плацдармом, а к исходу дня они вышли к Волге, в районе рынок, «Сталинградский тракторный». Я, используя эти складские запасы, почти беспрерывно давал залп за залпом.

Когда немцы в середине сентября вышли к центру города, я уже стрелять не мог, поскольку ближе трех километров рассеивание становится слишком большим. Я должен был выбирать огневую позицию всегда не меньше чем 3 км. Лучше — 6 км. Поэтому меня отвели за Волгу. А потом нас перебросили к деревне Ерзовка. У меня наблюдательный пункт был на кладбище Ерзовки. Хорошо было видно. Здесь 66-я, 24-я армия должны были пробить коридор с севера на юг вдоль Волги к 62-й армии. Не вышло у нас. Потом еще несколько раз пытались пробиться, но безуспешно.

Затем отражали контрудар, который Манштейн наносил с Котельникова, чтобы выучить Паулюса. Там у меня интересно стояла одна батарея на юг, а другая — на север. Потому что 34 километра оставалось пройти Манштейну, чтобы соединиться с Паулюсом. 34! Затем мы занялись уничтожением окруженной группировки между Доном и Волгой. Паулюса. Прошли мы всеми балками, я до сих пор помню. Балка Конная, Грачевая, Царица, хутора — Вертячий, Песковатка, Малиновка, Карповка, Гумрак, Прудбой. До сих пор в голове любой хутор, любая балка. Так трудно было.

Наше оружие расхваливают очень-очень напрасно. Наше оружие, вот М-13, осколочно-фугасный снаряд прекрасен, хорош, замечателен, при больших не укрытых целях — живая сила, скопление транспорта, танков, большая цель. Это я элементарно накрываю. Почему я хорош? Дело в том, что если привлекать артиллерийский ствольный полк, то командир полка обязательно скажет: «У меня данных этих нет, я должен пристрелять орудия». Если он начинает пристрелку вести, а пристреливают одним орудием беря цель в вилку — этот сигнал противнику. Что сделать? Укрыться. На укрытие дается обычно 15-20 секунд. За это время артиллерийский ствол выпустит один-два снаряда. А я дивизионом за 15-20 секунд выпущу 120 ракет, которые идут все сразу.

Вот чем хороши РСЗО. Но это было в 41-ом — 42-ом году. В 43-м году немцы перешли к позиционной обороне. То есть инженерное оборудование позиций: первая позиция, вторая позиция… Зарылись в землю. И наш снаряд М-13 ничего не мог сделать с этой вот целью. Мы могли хорошо работать по огневым позициям батарей противника: они же не укрыты. Мы хорошо могли давать по большим штабам, которые имеют мощные линии связи. Вывести управление из строя — это тоже большое дело. Потом резервы, вторые эшелоны, как правило, не укрыты. Это мы можем М-13 давить, а чтобы разрушить позиционную оборону, нужны были другие снаряды, и они появились у нас. Уже в 42-м году появился М-30, а потом М-31.

Всю войну проблема № 1 в наших ГМЧ — это подача снарядов. Мы были разорительны для страны. Просто заводы не успевали их выпускать. Ну вы представляете? Полк 384 ракеты выпустил, попробуй их подвези! А второй, третий залп? Уже тысяча!
А таких полков 115. Фронт от Черного моря до Карелии…

Поэтому фактически приходилось стрелять только по серьезным целям. И нас всегда использовали на направлении главного удара. Допустим, Брянский фронт 12 июля пошел в наступление. Началась Орловская наступательная операция. Оперативная группа гвардейских частей, восемь полков, поддерживала 3-ю армию Горбатова. Как только 3-я армия выполнила задачу, а командующий фронтов Маркян Попов перенес удар в полосу 11-й армии, все мы пошли в 11-ю армию. А Горбатову, может быть, полк оставят там, а может быть, и нет. Потому что он уже не решает главную задачу.

Были проблемы с качеством снарядов в 42-м году. Внезапно для нас командиров начали взрываться снаряды на направляющих. Ракета еще не сошла, а уже взорвалась — снесена кабина, погиб водитель, погиб командир. А главное, техника выходит из строя. Забегали политработники, рвут и мечут особисты. В чем дело? Что за вредительство? Почему?

Из Москвы комиссия. Из штаба гвардейских частей вместе с промышленниками. Быстро разобрались. Что оказалось? Переходное дно есть в ракете, которое отделяет боевую часть от ракетной пороховой. Оно оказалось сделано тонко и прогорало в первые же секунды, приводя к взрыву снаряда. Сразу телеграмму на заводы, усилить переходное дно — и все стало нормально. Буквально следующие партии пошли нормальные. А почему прогорало? Там в основном выдвигалась одна причина. Поступил порох НОТ по поставкам из Америки. Пороха сильнее наших. И они температуру давали выше наших. Мне всегда докладывали. Я скомандовал: «Залпом! Огонь!» Залп! Я вижу разрывы. С огневой позиции мне докладывают: «Залп дан, несходов нет». Я не помню случая, чтобы кто-то доложил, что одна не сошла, две не сошли.

Вот часто показывают: загорелись ящики на заводе, сейчас будет взрыв. Один такой эпизод есть в фильме «Вечный зов» — директор обесточил цеха, горели ящики — сейчас будет взрыв. Взрыва не будет. Дело в том, что заводы выпускали боевую часть отдельно и ракетную часть отдельно. Эти части отправляли на базу ГАУ (Главное артиллерийское управление). Вот там было окончательное снаряжение ракеты. Заполняли пороха, сколько положено и ВВ. Взрыватели ни в коем случае не ввертывались. Они в отдельном цинке шли, в партии, и ввертывались, когда я командую: «Буссоль такая-то — зарядить. Готовность доложить». Вот по этой команде устанавливаются взрыватели, снимают колпачки и докладывают: «Дивизион готов»...

 

Гуревич Павел Григорьевич

Родился я 15 ноября 1920-го года в Белоруссии, в местечке Ленино Горецкого района Могилёвской области. Родители мои по происхождению крестьяне. Отец работал на кирпичном заводе. Мать была домохозяйкой. У нас была своя хата, участок земли и лошадь. Я был старшим ребёнком в семье, вслед за мной появились сестра и брат. Они погибли во время войны.

В детстве отец всегда говорил мне, что без образования теперь никуда. И я учился. Сначала окончил десять классов, потом в 1939-м году поступил в Горецкий сельскохозяйственный институт. Но пробыл я там недолго. Уже в следующем году в институт пришёл командир из военкомата (тогда офицеры назывались командирами). Объявил, что им нужны кадры для того, чтобы пополнить командирские школы. Мол, стране не хватает командиров. И вот таким образом я был отозван из института и направлен Горецким военкоматом в Лепельское артиллерийско-миномётное училище, находившееся в Витебской области.

Воспринял я это нормально. Если страна нуждалась в командирах, то мы, конечно, должны были сделать всё от нас зависящее, чтобы этими командирами стать. А о том, что скоро большая война может начаться и это для неё кадры готовят, тогда, в 1940-м, ещё никто из нас не думал. И даже слухов в моей среде таких не ходило.

Это уже перед самой войной вроде как начали поговаривать, что может начаться что-то такое. И, что интересно, я сам однажды в училище почти предсказал нашу судьбу.

Как получилось. Курсанты проходили на полигоне стрелковую подготовку. Мы там учились вести огонь из 82-мм миномётов и 122-мм гаубиц. Это были гаубицы М-30, для своего времени очень хорошие орудия. У них ствол был установлен на лафете с раздвижными станинами и подрессоренным колёсным ходом. То есть для транспортировки очень удобно. Но что самое главное, из них можно было вести огонь и с закрытых позиций, и прямой наводкой. Соответственно, многих из нас именно из этих гаубиц учили стрелять.

И вот, я был грамотный малый, хорошо знал правила стрельбы. Нам на полигоне дали задание сделать полную подготовку данных для огня по мишени, находившейся в полутора километрах от нас. То есть и координаты нам дали для этого и метеорологические условия. Для полной подготовки нужно ведь также направление и силу ветра учитывать, температуру воздуха и всё такое, чтобы рассчитать отклонение снаряда. Кроме того, у нас приборы были — такие же самые, как на войне используются. Тот же хордовый угломер у меня сохранился до сих пор.

И что вышло. Пока не было метеорологических данных, я решил не терять времени, а сокращённую подготовку сделать, то есть без учёта погодных условий. Тем более что полтора километра — не такое большое расстояние, чтобы это могло как-то существенно повлиять на стрельбу. И вот, все уже начали делать полную подготовку, а я сокращённую доделываю.

Ко мне подходит один из командиров, с ухмылочкой говорит:

— Что ж вы, товарищ командир, отстаёте? К полной подготовке надо приступать. Там точные данные, без них в цель не попадёшь!

Я молодой был, горячий, вспылил:

— А зачем мне этим заниматься? Сокращённая и меньше времени занимает, и никаких метеорологических данных не требуется. Разве в боевых условиях нам эти данные будут давать? Но я и полную ещё сделать успею, если так надо.

Время, отведённое на подготовку, закончилось. Нам приказали строиться. И слышу команду:

- Гуревич, выйти из строя!

Ну, думаю: «Сейчас будет мне за то, что умничал. На гауптвахту отправят, а то ещё хуже что-нибудь». Стою я перед офицером, и тут начальник полигона подходит. Спрашивает:

— А этот чего из строя вышел?

— Да вот, наказание ему объявлять буду, — объясняет офицер. — Пререкается со мной. Говорит, дескать, полная подготовка не нужна. А что он ещё может знать, сопляк ведь, только учиться начал!

Услышав это, я разозлился и снова начал спорить:

— А разве в боевых условиях полную подготовку делают?

Начальник полигона окинул меня оценивающим взглядом и говорит:

— Дайте ему сокращённую подготовку и половину времени. Пусть за три минуты подготовит и ведёт стрельбу!

То есть вообще на подготовку пять минут было положено, но я и за три минуты уложился. Начальник полигона проверил мои расчёты и махнул рукой:

— Давай, стреляй!

В гаубицу уже были снаряды заряжены. Я командую:

— Огонь!

Цель представляла собой макет избушки, довольно небольшой. И вот, мой первый снаряд совсем немного не долетел до цели. Второй — перелёт. А от третьего выстрела избушка буквально на воздух взлетела! Прямо в цель!

— Молодец! — похвалил меня начальник полигона.

И больше он ничего не сказал. Я решил, что инцидент на этом и закончился. Вернулся в строй и вместе с другими курсантами пошёл обратно в училище.

В училище нас на следующий день выстроили по случаю какой-то знаменательной даты. И вдруг вижу, сам начальник нашего училища на меня смотрит.

Не успел я это осмыслить, как слышу:

— Курсант Гуревич! Выйти на три шага вперёд.

Я выхожу. Думаю, сейчас и объявят мне гауптвахту. Однако с удивлением слышу:

— Курсант Павел Гуревич за отличную стрельбу награждается именными часами «Павел Бурэ».

Они у меня до сих пор целы и, не поверите, даже сегодня отлично идут. Но, что самое главное, факт моего награждения за стрельбу был внесён в личное дело, и это, наверное, сыграло решающую роль в том, что мне потом доверили гвардейский миномёт катюша.

Но вот уже после училища, сразу как только мы на фронт попали, мой земляк из Белоруссии Петька (его потом в другую часть перевели) сказал мне:

— Ты как чувствовал, что война скоро, а там уж полная подготовка не понадобится.

Война застала нас прямо в училище. Мы тогда на полигоне как раз были. И вдруг появляется один из офицеров из нашего училища, расстроенный такой. Мы сразу поняли, что неладное что-то стряслось. А нам уже командуют — строиться и в училище.

По пути в училище у нас, конечно, разные мысли в голове крутились. Но не верилось в плохое до конца. А там, смотрим, все остальные курсанты уже на плацу. Ну, мы тоже встали в строй. И вот, замполит выходит, фамилию уже не помню, он майором был. Говорит:

— Дорогие товарищи! Началась война. Немцы вероломно напали на нашу Родину. Они уже бомбили Киев, Минск и другие города.

Что я в этот момент почувствовал? Безусловно, определённое смятение возникло. Но бравады было больше. Мы ведь, пацаны, все думали, что получится, как в песне, которую пели в те годы: «И на вражьей земле мы врага разобьём малой кровью, могучим ударом!»

Однако размышлять некогда было. Нам быстро выдали имевшееся в училище оружие и приказали занять огневые позиции юго-западнее училища. Мы начали спешно рыть окопы. Перед нами стояла задача: в случае появления немецких танков и пехоты, любой ценой остановить их продвижение.

Как я узнал позднее, дело было в следующем. В районе Лепеля располагались крупные военные склады. И вот, немецкая группа армий «Центр» уничтожила основные силы нашего Западного фронта в Белостокском и Минском «котлах». После этого фрицы стали продвигаться дальше, в том числе и двигались на Лепель. А наше училище находилось в посёлке Боровка, это как раз под Лепелем и как раз на пути у немцев. Таким образом, мы оказались по сути единственными, кто должен был противостоять им на этом участке.

Нам уже вечером приказ окапываться отдали. За ночь мы вырыли хорошие траншеи, у нас ведь в училище много народа было. И ждём, когда появятся танки.

При этом какое у нас оружие было? Винтовки, противотанковые гранаты, ручные гранаты, миномёты, которыми мы ещё толком пользоваться не научились. Кроме того, были ещё пулемёты «Максим» времён гражданской войны, да и тех штуки три или четыре. В общем, против немецких танков это было не оружие, а смех один. Плюс к тому, проучиться мы успели вовсе не так уж много, танковые атаки отражать мы не умели даже в теории.

Под утро появились немецкие танки, сопровождаемые механизированной пехотой. Они шли буквально лавиной. У меня аж дух захватило! Но, думаю, ничего, остановим вас, гадов. У нас ведь глубокая оборона была — целых три линии. Я ещё даже переживал, что в третьей линии оказался, и мне толком пострелять по немцам не доведётся. Но потом как началось! Танки открыли огонь из пушек, из пулемётов. А мы что? Мы ж мальчишками ещё были, каждому 18-19 лет всего. Нас только стрелять и успели научить. Чтобы прицелиться, курсанты из первых двух линий обороны буквально вылезали на бруствер. Конечно, немцы их тут уже уничтожали. Но, знаете, даже в такие моменты почему-то ещё не думалось, что тебя самого могут ранить или убить. И страха, как такового, не было. И только когда я услышал крики и вой раненых (а стали они отчётливо слышны в грохоте боя лишь к тому моменту, когда первые две линии нашей обороны были практически уничтожены), только тогда я понял, что такое война, только тогда мне стало страшно.

Но страшно-то страшно, а винтовку из рук не выпускаешь, не бежишь. Наоборот, злость охватывает, хочется стрелять и стрелять в этих фашистов. И вот, наши командиры из училища были с нами. Соответственно, отделением, в котором был я, командовал тот же старшина, что и в училище. Его фамилию за столько лет я, к сожалению, уже забыл. Но он казах такой был, усатый, колоритный. Хороший мужик. Во время этого боя всё на нас орал, чтобы на самый бруствер не лезли. Хотел, чтобы хоть кто-то из нас остался жив.

Но тут и немцы, уничтожив первые две линии, перестали вести огонь из пушек, только из пулемётов продолжали постреливать. Представьте только, огромные железные танки идут на тебя, грохочут гусеницами. Стреляют только из пулемётов, да и то больше для устрашения. Но, кажется, что они специально снизили темп стрельбы, чтобы нас живых гусеницами раздавить.

Как теперь я понимаю, у немцев, видимо, насчёт нас другие планы были. Окружать они нас начали и, вероятно, живыми взять хотели. Мы ж курсанты, молодые, здоровые. Нас и для работы какой-то можно было использовать, в Германию отправить.

А тогда, конечно, ужас охватывал. Мы, как могли, палили по ним из винтовок. Но что сделает винтовочная пуля танку? А тут ещё вой раненых не утихает, танковые траки продолжают грохотать... Жуткое ощущение. Безусловно, мы не продержались бы долго. Однако командование сделало всё, чтобы хоть часть курсантов сохранить. Нам на смену прислали стрелковую часть.

Тут немецкие танки и пехота снова открыли огонь в полную силу. Нас уже под плотным обстрелом оттуда выводили. Но, что самое удивительное, я отчётливо помню: мне и моим товарищам не хотелось уходить с поля боя, такая злость была. Отомстить за товарищей, уничтожить этих гадов — вот единственное желание.

Но командование правильно решило, что заменило нас стрелковой частью. Нас ведь как ягнят перебили бы, а толку никакого от этого не было бы. А за товарищей мы немцам чуть позже отомстили, когда командирами стали.

Из курсантов нас только около трёхсот человек уцелело, хотя изначально было около семисот. Нас направили в Москву, а оттуда в Барнаул, где мы и окончили обучение.

Выпускаемся, проходим мандатную комиссию. И я в составе группы из тридцати человек был направлен в Москву, где формировались гвардейские миномётные части. Это были секретные части. У нас на вооружении был гвардейский миномёт БМ-13, который позже в войсках называли катюшей. Это было новое оружие, секретное. Мы сами даже поначалу всех тонкостей не знали. Нам сказали, что уже в частях всё детально объяснят. Сформировали батареи, дивизион. И в составе 6-го отдельного гвардейского миномётного дивизиона я был направлен на Волховский фронт.

Когда весь наш полк был сформирован, его в полном составе отправили под Сталинград. Настрой у нас всех был хороший: бить врага, чего бы это ни стоило! Однако по дороге нас вдруг остановили. Моя батарея как раз первой ехала. И ко мне подходит полковник:

— Ваша батарея будет возвращена в Москву для обороны города. У нас в столице очень тяжёлое сейчас положение.

И, знаете, что самое удивительное, я ведь тогда даже не знал, какое тяжёлое положение под Москвой и что немцы уже вплотную подошли к столице. В наших частях даже разговоров об этом не было. Видимо, не хотели панику сеять. Ну, как бы то ни было, я говорю полковнику:

— При всём уважении к вам подчиниться вашему приказу я права не имею. Человек я подневольный, вот если командир полка мне прикажет: Договаривайтесь с ним.

Полковник этот сразу побежал к нашему командиру полка. Последний через некоторое время подошёл ко мне, говорит:

— Давай, езжай под Москву!

Значит, в полку у нас, как положено, три дивизиона было. И сам командир дивизиона с основными силами поехал дальше на Сталинградский фронт, а я — столицу защищать. Это ж 1942-й год, приказ Сталина был, чтобы из всех частей, направляемых на другие фронта, отбирать часть сил для обороны Москвы.

В результате приехал я к городу Клину, это примерно в ста километрах от Москвы. Здесь меня сразу прикрепили к стрелковой дивизии. Её командир тут же мне объяснил:

— Мы передадим вас в распоряжение такого-то полка, этому полку, как воздух, надо дать пару-тройку залпов. Немцы сейчас до того оголтело здесь наступают, что не удержишь.

Вроде как это эсэсовские части к Москве прорывались. А эсэсовцы — это такие черти были, что им очень тяжело было противостоять. Ну, мне дали небольшое время, чтобы с полком познакомиться. Командир полка меня просит, мол, готовься побыстрее. А мне-то подготовиться не так уж и сложно, другое дело, что у меня снарядов с собой ограниченное количество. В моей батарее было ведь всего четыре машины. Это двести снарядов на всех, вот и все резервы. Но командир полка отвечает:

— Не ваша забота. Снаряды мы найдём, было бы кому стрелять! На три залпа я рассчитываю. Давайте первый залп, вот вам координаты.

А в том районе как раз было очень большое скопление сил эсэсовцев. Там и танки были, и пехота на машинах. И надо было во что бы то ни стало по этому району в считанные минуты ударить.

Однако это ведь не всё так просто было. Прямо с дороги огонь ведь не откроешь. Надо было выбрать огневую позицию. Тем более что снаряды наши в ту пору на вес золота ценились, нельзя было их тратить попусту. Соответственно, я говорю командиру полка:

— Дайте мне разведчиков, я с ними вместе выберу подходящую позицию. Батарею оставлю под охраной вашего полка. А потом уж и залп дадим такой, что фрицы не зарадуются.

Он быстренько организовал всё это. Дали мне офицера разведки, карту с координатами. Офицер мне объяснил по карте, где наши позиции, а где немецкие. Они очень плотно друг к другу располагались. И я к этому делу предельно аккуратно отнёсся, можно ведь было и в руки немцев угодить. Выбираю примерную позицию. Офицер этот спрашивает меня:

— А дальности хватит?

— Хватит, конечно, — отвечаю, мы ведь и на восемь километров без проблем могли ударить.

В итоге мы подъехали к одному месту, примерно в шести километрах от расположения основных сил эсэсовцев. Я вижу, что огневая позиция подходящая. Говорю офицеру из разведки:

— Отлично, отсюда мы и ударим. Давайте, вы со мной поедете до батареи и обратно. Вы ведь все дороги здесь знаете, так мы быстрее на месте будем.

Когда моя батарея подъехала к месту назначения, все установки были уже заряжены. Я сам на первой установке ехал. И вот, я сказал командиру взвода, где расставить машины, а сам начал данные готовить. Через десять минут я уже сделал все расчёты.

— Так, теперь проверить всё надо, — произношу вслух, мелькнувшую у меня мысль.

А мой командир взвода рядом стоит, говорит, улыбаясь:

— Проверяй — не проверяй, а кругом здесь немцы, не ошибёшься!

У них действительно позиции далеко вглубь уходили. И я подготовил данные с запасом. Скомандовал:

— Огонь! — и через десять секунд вылетело 64 снаряда.

Фрицев так хорошо наши снаряды накрыли, что они буквально с ума сходили. В общем, удался наш удар на славу!

Вот так мы и воевали под Москвой. Когда у нас снаряды заканчивались, командир полка, действительно, доставал их вскоре. Тут надо сказать, что к 1942-му году снарядов для катюш стали больше производить, чем в начале. Уже после самого первого испытательного залпа катюш по станции Орша, командующий Западным фронтом Тимошенко сообщил Сталину о том, что новое оружие проявило себя хорошо. А Сталин тут же сделал всё, чтобы развернуть производство необходимых нам снарядов.

Правда, недолго пробыл я под Москвой. Только там немного ситуация наладилась, ко мне уже приходит офицер из дивизии, говорит:

— Вам пришло указание направляться в Сталинград.

Значит, снова в путь. Ну, мы с командиром полка очень сердечно попрощались. Остался доволен он моей работой...

В статье использованы материалы (фрагменты интервью и фотографии),
предоставленные сайтом iremember.ru. Отдельное спасибо руководителю
проекта «Я Помню» Артему Драбкину.


Полные версии интервью с:
Хуторяном Давидом Наумовичем
Пануевым Александром Филипповичем
Гуревичем Павлом Григорьевичем


8 мая 2010 Г.

(). 65-

()
65-

 65-

1923 , . , , . 1929 .

1940 .

, 1- , . , . , , , . . - . , , .

«» 4- , . : , «» , - « » — — , , « » — — .

« », , «» : « ?», — , , : «, , , ». , «», -«» .

, , , . : « ». , : «!» «», - .

« , !» , «», , — . , , , , . , .

, , 120- . 1942 . 15 , .

, - , « », . , , , , ... . . 120- , 38- . , , .

, «» . : « ?». « » — . «, . ».

1942 , . 38- . , . 1944 321- , , . , , , . .

, . — . , , . 400 . — . , . . . - : , , -. , . .

, 4, . «», . 1944 -13. 42,7 , 132 50 ... , . 1944 , « », .

.. , , , — , . , ...

— , . , , . , . . , ( ) . : « -, ... -... ?.. !.. ?.. !», — . : « ......... !» , , : « ( )!» «» ( ) , — « », , , 16 16 ...

, , , - «» . , ... « », , «», . ...

, 1945 , , . — « » , . . , , , . , , , , . , , , «» . «» , « »... : « !» , , , : « ?! !»... , , , — — , , , .

. , . , , , — . , , « », , .

, . , , . , , . ( : « ...»). , ... — , ...

, . « ». , - , . , . 321- . , , , « », « » .

, . , 3- , : , , , . , , - , .

, , . , . , , ...

 

1- , - , 38- . — - , , , . . . , , . 1- , 1939 . , . , , : «!» .

, . . , , . , .

1939 6- . 39- - . . . 30 60 . — — . . , . - , , . , . .

, , . , , , . , . , . , . . . . . , . , .

. — . , . , , . . : «!» — . : « , , — ». . ! : « », — . , !

- . -, -. . , - . . , , , . — 1600-1700 . , . 20 . , , 10 . , , . , , .

, , , . , : , — . . . , . , , . . — . . , , , , . .

-. . . , . 10-. , -, -. , . . — , . . , . 15, 16, 17 — . — ! . -. . , . , . . . , . , . .

- 1940- . . ? . , . — 35, . . . . 2-5 . . . 1- , , . — 39-, 40- — : , .

5- , . , — 5- . 17- , 17- . . 5- 16- , . - . .

. . — : « ». — 16- . 4- . . . «» , . 14 — . , 14 , .

-, , . . 12 22 . . . . . . . . , , . , . , , .

. . 28 ! , . , . 28 , . : , , , . . 8 . , , . .

, , . . , . . . , . . — . . 4- , — , . , . , , , . . , , . . , . , , . , , . : 8 1941- — , , . , . . . - . , …

. , , 20. . , . . . , , . , . , , , . .

. . . … . - , , . . . — . , . . , . - . . : « , ?» — « , , !» — «». — « , , , , - 50-70 , . , , - . ». !

. , , . , , . , , . . . , . . : « , , ». , . ( ), , — . . , . , . , , , — . . . . .

, , , , , . , . - , . , , , . , , . , - . — . , . , . , , . . , .

, . , ? . : — , . , , — . , . . . . , . , .

. . . , . — , . — , — . . . , . . . . « », , . . 23 , , , , , « ». , , .

, , . 3 . — 6 . . . . . 66-, 24- 62- . . , .

, , . , — . 34 , . 34! . . , . , , , — , , , , , . , . .

- . , -13, - , , , — , , , . . ? , , : « , ». , — . ? . 15-20 . - . 15-20 120 , .

. 41- — 42- . 43- . : , … . -13 . : . , . — . , , , . -13 , , , . 42- -30, -31.

1 — . . . ? 384 , ! , ? !
115. …

. . , 12 . . , , 3- . 3- , 11- , 11- . , , , , . .

42- . . , — , , . , . , . ? ? ?

. . . ? , . , . , — . . ? . . . . . : «! !» ! . : « , ». , - , , .

: , . « » — , — . . , . ( ). . , . . , , , : « - — . ». , : « »...

 


15 1920- , . . . . , . , . .

, . . , 1939- . . ( ). , , . , . - , .

. , , , , . , , , 1940-, . .

, - . , , .

. . 82- 122- . -30, . . . , , . , .

, , . , . . , , . , — , . .

. , , , . — , - . , , .

, :

— , , ? . , !

, , :

— ? , . ? , .

, , . . :

- , !

, : « , . , -». , . :

— ?

— , , — . — . , , . , , !

, :

— ?

:

— . !

, . :

— , !

. :

— !

, . , . — . ! !

— ! — .

. , . .

- . , .

, :

— ! .

. , . :

— « ».

, , . , , , , , , .

, , ( ) :

— , , .

. . , . , - . — .

, , . . , , . , . , , , . :

— ! . . , .

? , . . , , , , , : « , !»

. - . . : , .

, . . , «» «». , . , . , , .

. , . , .

? , , , , . , «» , . , , . , , .

, . . ! , , , , . — . , , . ! , . ? , 18-19 . . , . , . , , - , . , , . ( , ), , , .

- , , . , , . , . , , , , . , , . , , . . , . , - .

, , , . , , . , . , , , .

, , , . , , . , , . - , .

, , . , , . ? , ... . , . , . .

. . , , : , . , — .

, . , . , .

, . , , .

, . , . . -13, . , . . , . , . 6- .

, . : , ! . . :

— . .

, , , , . . , . , , :

— . , : .

. , :

— , !

, , , . , — . 1942- , , , , .

, . . Ÿ :

— - , , , - . , .

. — , . , , . , , . - , , . . , . :

— . , ! . , .

. , . .

. . . , . , :

— , . . , .

. , . , , . . , . . :

— ?

— , , — , .

, . , . :

— , . , . , .

, . . , , , . .

— , , — , .

, , :

— — , , !

. . :

— ! — 64 .

, . , !

. , , , . , 1942- , . , , . , .

, . , , :

— .

, . , . ...



( ),
iremember.ru.
« » .


: